Детский сад

- Бдыщ! Бдыщ! Серый, прикрой! – командую я, отстреливаясь из укрытия. Но Серый уже картинно падает, зарубленный хоккейной клюшкой. Немцы выскакивают из-за стола со шмайсерами и кроют нас короткими очередями.

- А я из последних сил! – кричит Серый и с видимым усилием поднимает ружьё с откушенным стволом. - Тыдыщ! Тыдыщ!

Толик падает, подбитый метким выстрелом, а Мишгану, как обычно, хоть бы хны. Я ващще удивляюсь: почему Мишгана невозможно убить? Стреляешь в него, хоть очередью, хоть в упор, а он всё не падает. Что-то тут нечисто, я полагаю.

Что ни говори, четыре – золотой возраст. Пожалуй, лучший из всех. В то время как трёхлетки на горьком опыте учатся самостоятельно утирать сопельки и на занятиях по лепке пробуют глину на вкус, мы, четырёхлетки, разыгрываем по ролям «Звёздные войны» и «Лиловый шар», а за завтраком обсуждаем важные политические вопросы, как то: кому за обедом достанется корочка, кто сегодня будет играть с самолётиком, у которого в крыльях такие штучки вертятся, и что именно сделают с Толиком, если он таки убьёт Генерального Секретаря Коммунистической Партии Союза Советских Социалистических Республик Михаила Сергеевича Горбачёва.

Знаю, за что меня недолюбливает Галина Александровна. За то, что я знаю слово «заморозки». И ещё, когда она задаёт мне дурацкие вопросы, я начинаю ответ словами «Если я не ошибаюсь…» Я бы прикинулся олигофреном по такому случаю, только бесполезно это. Мне не верят, даже когда я изображаю зайчика на Новом Году.

Всем известно, что в поликлинике главное – укольчики. В полевых условиях для этого лучше всего подходит осколок от бутылки пива «Жигулёвское». Укольчики выглядят впечатляюще, а страдания пациента вполне правдоподобны. А то, что Алинка с Наташкой, наши главные врачевательницы, получили по полной за свою частную практику, так это я полностью поддерживаю. Поделом! Нечего пятнадцать пациентов колоть одним и тем же осколком! Одноразовыми надо!

С наступлением холодов всегда задумчиво стою у стальной трубы ограды детского сада. Хотя все мы уже люди учёные и жизнь повидавшие, я верю в то, что найдётся новый герой, ниспровергатель устоев, который не убоится и гордо скажет: «Я лизну эту трубу! Вот увидите! И ничего мне не будет!»

Он придёт!

Похороны назначили на сончас.

Алина лежала на раскладушке, характерно сложив на груди руки. Все, кто умел составлять законченные предложения, в трусах и майках по очереди становились у изголовья и шёпотом, чтобы не услышали воспиталки, произносили речи, исполненные трагического пафоса. Недоброжелатели злорадствовали со своих раскладушек. Бессовестные, но счастливые наследники прямо в присутствии тела делили игрушки, негласно закреплённые за покойной. Зеваки бурно обсуждали происходящее. Сама усопшая безбожно переигрывала. Глядя на неё, можно было подумать, что умереть – это, примерно, то же, что обожраться персиков. Когда же оживление достигло апогея, в зал неожиданно ворвалась Галина Александровна. Её лицо было красно и искажено негодованием. Подобно разъяренному хищнику, она металась по комнате, повсюду сея ужас и подзатыльники. Лично мне прилетело по попе, и после этого я долго и старательно изображал глубокий детский сон. Но я не спал. Я думал о неотвратимости рока и о том, что все мы смертны. В той или иной степени.